Немного прозы и ни слова о мотоциклах :)

Говорят, на оппозите стало скучно. А я как раз пробую себя в новых литературных формах: поднадоело, знаете ли, одни только путевые заметки писать. Итак, предлагаю Вашему вниманию новый рассказ и с покорностью жду замечания и критику :)

Чашечка

(основано на реальных событиях*)

Она была необыкновенной. Никогда в жизни Иннокентий не встречал никого похожего.

Миниатюрная, тонкая, хрупкая. Не сказать, что сногсшибательная красавица, но чем больше Иннокентий её разглядывал, тем больше она ему нравилась. Ручка тоненькая, ножка как спичка, без слёз не взглянешь – сплошное изящество. Иногда, особенно на рассвете, она казалась полупрозрачной и словно светилась изнутри глазурным светом.

И эти шрамы. У нее были шрамы, память о бурной юности. Словно однажды от неё откололось несколько кусочков, но кто-то большой и всемогущий пожалел красивую штучку, не выбросил в мусор, а заботливо собрал осколки и не очень умело приклеил. Оставалось только догадываться, какие шрамы были на её сердце, сколько она пережила боли и страха. Но она умела с этим жить.

В ней чувствовалась такая внутренняя сила, что Иннокентию иногда становилось не по себе. Да, она казалась сильной, пожалуй даже слишком сильной, чтобы быть счастливой. Он пытался заглянуть в её душу и всякий раз немного пугался: такие там были высоты и такие пропасти. Она могла быть самим вдохновением, а могла порхать беззаботной райской птичкой, но было ясно, что этот ангел бывал на самом дне самого страшного ада. Иннокентий не мог взять в толк, как всё это умещалось в её хрупком теле. Однажды он даже задался вопросом: а не слабак ли он? Достоин ли такой пары?

Она жила у моря, где волны вечно бились о скалы и не бывало зимы. Иннокентий по хорошему завидовал. Его так угнетал этот хмурый вид из окна, зябкий серый свет, этот дом – золотая клетка. Про работу вообще даже думать не хотелось: пел под чужую дудку, общался с тупыми и несимпатичными людьми, долбил им одно и то же, как попугай. Да еще всякий норовил назвать Кешей, он терпеть не мог эти фамильярности. Да уж, повезло с именем – ничего не скажешь.

Иннокентий часто вспоминал тот день, когда впервые увидел её. Это произошло утром, в кой-то веки удалось вырваться, они провели вместе всю субботу. С первого взгляда он почувствовал, что знает её всю жизнь. К вечеру Иннокентий распушил перья, ну чисто орел – даже вспоминать неловко. Набрался храбрости и наконец подошёл, взял за руку. Она просияла в ответ и не стала убирать свою ручку. С тех пор каждое божье утро Иннокентий просыпался с мыслями о ней.

Она просто не выходила у него из головы, хотя Иннокентий видел её всего-то несколько раз. Вырываться чаще не получалось: затягивал быт, постылая работа, хозяйство. Нельзя же вот так взять, да и всё сразу бросить. В конце концов, на него рассчитывали. А она жила слишком далеко. Иннокентий тосковал, метался как тигр в клетке, иногда ревновал, в общем – страдал страшно. Вспоминал, как мчался тогда, в декабре, словно на крыльях любви – туда, к волшебному морскому берегу, где они были вдвоём, были вместе, и ворковали как голуби. Неужели это был не сон?

«А может быть, бросить всё к чёртовой матери?» – думал Иннокентий. – «Ведь мы бы могли быть счастливы вместе, и плевать на эти её шрамы. Улететь куда-нибудь подальше, свить новое гнездо. Что я теряю? Ведь я молодой, сильный, у меня вся жизнь впереди! С ней моя душа поёт, а без неё словно крылья подрезали.»

Но любимая молчала.

«Боже мой, какая тоска!» – он смотрел в окно на голые деревья, грязный снег и чёрные фигурки прохожих. «Неужели действительно есть на свете моя половинка? Неужели может стихнуть эта музыка? Неужели когда-нибудь может погаснуть этот свет? А вдруг показалось? Вдруг и это тоже пройдет?» И он тяжко вздыхал.

Зима перевалила за середину, вырваться не получилось больше ни разу, от любимой тоже не было вестей. Он был за гранью отчаяния и думал, что потерял своё сокровище навсегда. Иннокентий молился: «Господи, вот он я – стою перед тобой, голый. Мне больше ничего не нужно, мне больше совсем нечего терять. Я даже не осознавал раньше, сколько всего я боялся. Страха больше нет, совсем нет – я больше вообще ничего не боюсь. Теперь я понял, как на самом деле выглядит свобода. Прости меня, Господи.»

В комнату вошла молодая женщина, открыла клетку с попугаем, насыпала притихшей птице корм и посмотрела в окно. Неспешно направилась в гостиную, поправила морской пейзаж над сервантом: отчего-то картина в старинной раме покосилась. Её взгляд упал на фарфоровую чашку с двумя весёлыми яблочками. Осколок былого счастья: был китайский сервиз, подарили на свадьбу. Просили ведь не дарить посуду и всякую мещанскую дрянь, но нет, все-таки торжественно вручили.

Так и пролежал этот сервиз в своей коробке столько лет, до того самого дня. Он что-то кричал, размахивал руками, бросал свои свитера в спортивную сумку, а потом ушёл навсегда. Коробка тогда упала с полки, и вся посуда разбилась. Ей было очень тяжело: не могла выйти на улицу, не могла ни с кем говорить, даже слёз не хватало. Полгода, наверное, зализывала раны. Зачем-то вот склеила эту дурацкую чашку, пылится теперь на серванте под картиной.

Женщина заметила рядом с чашкой зеленое перо. Улыбнулась: «Ах ты, Кеша! Глупая ты птица! Опять к своей чашечке летал, дурень? Ну что мне с тобой делать? Долго ты ещё будешь по этой чашечке сохнуть? Видать, придётся купить тебе попугаиху.»

январь 2013 г.

-----
* У знакомых моих родителей жил попугайчик, который действительно ухаживал за фарфоровой чашкой