ВЕСЕННИЙ ВЕТЕР 2009

Рано утром мы с Федей Штирлицем подвезли Аню до метро и вдвоем на Зелибобере прибыли к месту старта у Гребного канала в Крылатском. Озорное первомайское солнце сверкало на хроме, безоблачное небо бережно накрывало нас своим синим куполом, а на молодой траве в тени деревьев лежал иней. Получили маршрутные документы у организаторов «Гонки СА – Весенний Ветер 2009» и сфотографировались с остальными участниками пробега на фоне спонсорских знамен. Мы с Федором были спокойны – ведь мы заранее обеспечили себе победу, заявившись единственными в зачете мотоциклов. Где-то далеко впереди меня ждали разноцветные горы Крыма, безлюдные пляжи, развалины древних крепостей, сладкое крепленое вино и встреча с Аней в аэропорту Симферополя.

Лирическое отступление, специально выделенное курсивом, чтобы было удобнее пропустить, если не интересно. Уважаемый Читатель может спросить меня, какие еще лирические отступления, ты что – Гоголь? Конечно, не Гоголь, но мне тоже нестерпимо хочется иногда свернуть с широкого шоссе основного повествования на узкие проселки разнообразных мыслей, которые роятся в голове в дальней дороге. Ведь путешествуя на мотоцикле, большую часть пути проводишь в одиночестве, наедине с самим собой и своими мыслями, даже если рядом едут верные друзья, и со временем мыслей этих становится так много, что они начинают свербить, проситься вовне и вызывать жгучее желание поделиться наболевшим с человечеством.

Весь первый день мы рвались на юг, оставляя позади суетливые первомайские пробки и пыльные обочины Симферопольского шоссе, разбитый после зимы асфальт, тульские пряники и самовары на обочине, золотые купола Орла, музей Тургенева и интервью для местной газеты, холод, дожди, пустынные ночные дороги и вымогателей взяток на въездном посту Белгорода, где мы воссоединились с остальными участниками гонки в одной из самых ужасных гостиниц юга России.

Время бежит, жизнь проходит неизбежно, и чем меньше событий случается с тобой впервые, тем реже чувствуешь себя так непосредственно и восторженно счастливым, как часто бывает в детстве. В этом, видимо, и заключается зрелость, когда многое знаешь и умеешь, многое видел и пробовал, но уже ничто из пережитого никогда, никогда не произойдет с тобой в первый раз. Вот и этот новый поход, который я невольно сравниваю с первым дальнобоем в Чехию, не становится исключением. Нет больше того поросячьего восторга, кровь больше не кипит и голова не кружится от нахлынувших чувств. Да, я еду к морю, горам и солнцу. Да, мотор поет и дорога вьется. Да, меня ждут интересные приключения и красивые места. Но того, самого первого путешествия уже не будет никогда.

Утром, уже на выездном посту Белгорода, нас опять ни за что обобрали российские гаишники, а украинские пограничники бессовестно попросили скинуться на быстрое оформление документов. И мы раздали наши деньги вурдалакам, куда было деваться, и покатились дальше на юг, а встречный ветер постепенно сдувал с души тяжелый осадок и развеивал его над полями Малороссии. Вот уже и Харьков остался позади, и поворот на Днепропетровск, и обед в Запорожье. Мы с Федей менялись местами, я впервые ехал в коляске, пассажиром собственного мотоцикла. Где-то слева уютно гудел мотор, тихо насвистывал свою песню ветер и капли дождя мерно постукивали по шлему, успокаивая и убаюкивая, или это уже я сам постукивал шлемом по ветровому стеклу...

Как же я ненавижу всех этих ментов, чиновников, военных, всех этих бездельников, упырей и кровососов под коллективным названием «государство». Нет, поймите меня правильно, у меня тоже в госструктурах работает несколько дорогих и любимых людей, так что ничего личного. Меня вот спрашивают, ты что, анархист? Нет, отвечаю, не совсем. Я анархоконформист. Разумеется, я убежден, что государство – это зло. Если бы на Земле вдруг, по какой-то причине, остались только полноценные и самодостаточные граждане, государство стало бы им совершенно не нужно. Зачем, скажите, им были бы нужны менты, суды и президенты? Зачем полноценным и самодостаточным людям деньги, гимны и паспорта? Сами обо всем договорятся, все решат, во всем разберутся. Но не все так просто, ведь голотелые бесхвостые приматы генетически запрограммированы на иерархию в стае и деление на своих и чужих. Глядь, и у наших полноценных и самодостаточных людей начинается какая-то движуха, где-то что-то не поделили, тот много себе намерил, у этого дом больше, а у вон того жена красивее. И вот уже один объединяется с другим против третьего, а соседи с другого берега вообще кажутся какими-то чужими, неправильными и опасными, и носы то у них длиннее, и кудри чернее. В какой-то момент, чтобы друг друга окончательно не поубивать, наши полноценные и самодостаточные обязательно запишут правила, по которым жить, и выберут самого мудрого вождем, самого справедливого – судьей, а самого сильного – ментом, но это утопический сценарий, потому что на самом деле у власти окажутся самые наглые и злые. И никуда мы, люди, от государства не денемся, потому что так уж устроены, остается жить в существующих рамках, соответствовать и тихо ненавидеть систему. Такая идеология и политическая платформа. Анархоконформизм.

Перед въездом в Крым я опять перебрался за руль, в водяной пелене мы долго преследовали японский мотоцикл, водитель и пассажирка которого ехали без дождевиков, и было их ужасно жалко. Стемнело, фара освещала фантастический зеленый асфальт крымского шоссе, и я очень устал, промок и замерз. На счастье мы догнали автомобиль одного из наших гонщиков и пристроились за спасительными красными огнями, которые вели нас сквозь темноту, водяной туман и последние десятки километров извилистых крымских дорог, пока у Зелибобера от тряски не отвалился ветровик, и мы не отстали. Но все-таки мы добрались до Коктебеля, и пили портвейн на холодной гальке пляжа, и свежий ночной ветер с моря прогнал усталость, а Штирлиц рассказывал о красотах Крыма, указывая рукой на черный горизонт.

Вот меня спрашивают, зачем я путешествую на мотоцикле, ведь это опасно и тяжело. Все это правда, бывает и холодно, и жарко, и мокро, и страшно. Но в дальней дороге я на самом деле чувствую себя счастливым, я ощущаю себя на своем законном месте. Здесь так легко, здесь только простые и понятные ценности: бензин, сон, еда. Здесь нет места биржевым новостям, транснациональным корпорациям и производным финансовым инструментам, всем этим мыльным пузырям нашего глобализованного мира. В дороге некогда и незачем что-то из себя изображать, здесь можно быть только самим собой, а все напускное и надуманное немедленно становится смешным, жалким и лишним. А еще в дальней дороге у меня возникают ощущения, полностью взаимоисключающие в любой другой жизненной ситуации. С одной стороны, это полная свобода, когда ты можешь ехать направо или налево, сделать крюк или срезать по прямой, стартовать рано утром или протупить до обеда, а может и вообще отдохнуть целый день. С другой стороны, это полное отсутствие выбора, ведь ты должен ехать, просто ехать и попасть в свой пункт Б. Да, это странное сочетание – быть свободным при отсутствии выбора. От этого на душе необыкновенно легко и спокойно.

Я гнал мотоцикл в аэропорт Симферополя, встречать прилетевшую из Москвы Аню, был пойман крымским автоинспектором за превышение скорости и, к своему ужасу, не смог найти свидетельство о регистрации. Потеряв много времени на диалог с представителем закона и предавшись паническим мыслям о пересечении границы без документов, я сильно опоздал на встречу рейса. Аня ждала меня одна на площади, окруженная возбужденными таксистами, и все проблемы вдруг стали не такими страшными и не такими важными, потому что мы наконец встретились. И мы помчались обратно в Коктебель через горы и поля, Аня впервые ехала на мотоцикле за пределами нашего мегаполиса, сверкала счастливыми глазами и улыбалась, указывая рукой на пологие холмы, на темнеющие вдалеке горы, на пасущихся животных, и пыталась мне что-то прокричать, а жизнерадостный грибной дождик весело брызгал на нас и показывал свои радуги.

Еще меня часто спрашивают, почему ты ездишь на «Урале»? Ведь можешь позволить себе японский мотоцикл, мощнее, быстрее и современней. Но я не хочу мощнее и современней, мне нравится мой Зелибобер, он честный, железный и настоящий, он – чистый и первозданный Механизм, не оскверненный пластиком и электроникой. Я родился с бензином в крови и с детства восхищался всем, что с моторчиком. Но я перестал читать автомобильные журналы, которые выписывал много лет, потому что в них теперь обсуждают диагональ экрана и удобство меню, словно речь о кинотеатре или ресторане. Механический век уже закончился, наступила электронная эра, но я не хочу туда, мы с Зелибобером лучше останемся на обочине истории. Мир катится к черту, все становится виртуальным, пластмассовым и одноразовым, и все это очень плохо кончится. Ведь вся наша Западная цивилизация основана на постоянном росте, нам все время нужно больше, еще больше, еще мощнее, еще быстрее, а без постоянного роста мы сразу же чахнем и болеем, у нас кризис, у нас конец света. Безумная гонка невиданной жадности: еще, еще, еще! Этот технический прогресс будет разгонять сам себя, все быстрее и быстрее, как цепная реакция, пока мы не доберемся до таких страшных тайн мироздания, что высшие силы решат нас уничтожить, и цепная реакция логически закончится большим взрывом. Если хотите, это мой протест. Я езжу по миру на смешном трехколесном драндулете, и в гробу я видел ваш технический прогресс.

Потекли неспешные и беззаботные отпускные дни. Почти все время мы с Аней проводили в обществе Штирлица и оппозитчицы Тани, прибывшей в Коктебель в составе экипажа «Москвича». Ужинали в симпатичном кафе, где каждый вечер седовласые музыканты импровизировали джаз, и на божественные звуки из темноты слетались странные богемные персонажи и странствующие музыканты, приехавшие в Крым с одним только саксофоном и туристическим ковриком. Ночью пили портвейн и курили сигары на крыше нашей гостиницы, по утрам восхищались загадочной и романтичной улыбкой, с которой Таня отважно входила в ледяные волны Черного моря, а днем бродили по шуршащей гальке вдоль прибоя, смотрели представление в дельфинарии и заглядывали на завод коньячных вин. Сладкое и крепкое крымское вино втекало в нас тягучим ручьем, неспешным, как сама наша жизнь, и пить его было так же естественно и необходимо, как вдыхать морской воздух и греться под ласковым солнцем.

С другой стороны, эта цивилизация, основанная на постоянном росте, не вчера возникла. Вот принято считать, что в Россию общество потребления, которое так модно сейчас ругать, пришло после окончания эпохи развитого социализма, и что теперь все думают только, какие вещи им бы купить, и под какой кредит и процент, а раньше все думали только о высоком. Не правда это все. При совке большинство людей, даже если их разбудить ночью, совершенно четко знали, какие именно индийские джинсы, чешские сервизы, венгерские сапоги и английские пластинки они мечтают купить, и тратили на это уйму времени и сил, потому что просто пойти и купить было нельзя. Что же это, как не совершенный апогей потребления, но в специфических условиях тотального дефицита? Большинство людей страстно желали вещи, их мечты, планы и усилия были связаны с вещами, вот только реализовать свои фантазии было очень сложно, и в большинстве случаев возможно только через жопу – знакомства, обмены, контрабанда, блат. Сейчас все стало просто и логично: товар – деньги – товар, и если ты, Читатель, позиционируешь себя презирающим быт интеллектуалом, то вполне можешь позволить себе не думать о вещах: если нужны новые джинсы, просто зайди в магазин и забудь.

В любом случае, мы все застряли в этом потреблении, мы дети технического прогресса, и можно его сколь угодно ругать, можно бежать, но спрятаться нельзя, ведь даже последние папуасы уже пьют кока-колу, а их дочери мечтают о барби. И основана эта система на базовом и, в принципе, здоровом инстинкте каждого земного организма быть как можно толще, который не вытравить, да и ни к чему.

Когда в недлинном ряду частных таксистов на главной улице Коктебеля я увидел начищенную двадцать первую «Волгу», то сразу понял, на чем мы поедем в Феодосию. Мой любимый автомобиль, плавно покачиваясь и шурша шинами, неспешно катился по шершавому теплому асфальту, а справа в береговых извилинах поблескивало море. Мы прошлись по пешеходным курортным улочкам, заглянули в музей Айвазовского, посетили его могилу и вдвоем с Федей, прижимая к груди портвейн и рискуя сломать шею, залезли на полуразрушенную стену генуэзской крепости. Спустившись вниз, мы уткнулись в проволочный забор базы ВМФ РФ, за которым из моря торчал ржавый скелет затопленной баржи, а на воротах красовалась табличка «охроняеться 3 собаками», и мы долго смеялись над этими тремя собаками, пока не поняли, что надпись сделана на украинском.

Некоторые, считающие себя успешными, иногда спрашивают – а что это у тебя друзья какие-то оппозитчики, они же ведь сплошь маргиналы, нищеброды, неудачники? Что пристали? Я и сам такой же неудачник, только тщательно скрываю. Втайне мечтаю когда-нибудь достроить все дома, посадить все деревья и издать книжку. И тогда уже зажить такой же бесшабашной жизнью, которой неудачники живут с раннего детства, не задумываясь, и которая и есть настоящая жизнь. Уехать в путешествие без сроков и графиков. Устраивать бесконечные пиры в своем огромном гараже, где все будут как братья, и никто не будет считать, кто сколько пива принес в прошлый раз. Или, может быть, у меня комплекс неполноценности, а в обществе неудачников я чувствую себя полноценнее. В конце концов, неудачники состарятся и станут смешными, жалкими и беззубыми кусками мяса, и так же будут жить в нищете, в своих портовых общежитиях и чужих банях. А я буду подтянутым, бодрым и зубастым старичком, буду нянчить внуков и растить укроп на грядке рядом со своим большим домом. И буду думать, что все правильно сделал в жизни, лишь иногда тайно жалея, что еще столько дорог не проехал, и утирать скупую слезу.

С другой стороны, считающие себя успешными тоже полные неудачники, только другие. Некоторые вполне ответственны и пунктуальны, в белоснежных рубашках, дорогих запонках и коллекционных часах, строят карьеры и зарабатывают огромные деньги. Потом собираются бросить третью жену с третьим же ребенком и скупают тысячи книг, которые никогда не читают. Или лысеют в двадцать пять, заикаются и трясут головой. Или же коллекционируют фильмы про насилие и мясо. Или соревнуются со всеми в скорости, наглости и количестве женщин. Если подумать, одни сплошные неудачники, ведь правда. Меня почему-то с раннего детства тянуло к первой категории неудачников. Мне они кажутся проще, искренней, понятней. Первая категория не лицемерит, не скрывает своей неудачности, в отличие от второй. Всю жизнь, в любом человеческом сообществе я всегда безошибочно выбирал себе в друзья неудачников, я всегда был хорошистом среди двоечников. Потому что я неудачник.

Скрипя и завывая, Зелибобер натужно тащил нас четверых – Аня сзади, Штирлиц с Таней в коляске и я за рулем – вверх по тряской размытой грунтовке к горе Хамелеон, которая меняет свой цвет в зависимости от настроения моря. Перегруженный мотоцикл тянуло вправо, без опыта езды по грунту я с трудом справлялся с управлением и боялся попасть колесом коляски в ту страшную глубокую промоину, что появилась впереди. Промоина пугала и одновременно притягивала, и разумеется, мы в нее попали, а Зелибобер резко развернулся вправо и замер на самом краю пропасти. Внизу, под обрывом, безучастно шелестел кустарник, и Аня, не снимая шлема, долго лежала в траве и думала о вечном, после чего запретила мне садиться за руль. Сидеть на крыле коляски было жестко, но Штирлиц вез нас все выше, и выше, и еще выше, в такие крутые выси, что мне приходилось спрыгивать и догонять экипаж пешком, пока наконец мы не забрались на самый верх плоской горы, на смотровую площадку с колоннадой. Душистый ветер гнал по склону травяные волны, среди которых краснели островки диких пионов, и Аня лежала в траве и гладила красные цветы. Под нами раскинулась коктебельская долина, впереди изгибалось дугой бескрайнее море, справа зеленел давно потухший вулкан Карадаг, а за спиной, сбрасывая парашютистов, жужжал кукурузник и бесшумно скользили по небу несколько планеров. Мы были на вершине мира.

Мне вот говорят, что, мол, все эти твои мотоциклы, свобода, братство – это только мечты, фантазии, иллюзия. Конечно, иллюзия. Нет ведь никакой свободы, ее в принципе не существует. Даже если представить себе полностью свободного человека, которому на самом деле больше нечего терять, и вдруг этого нашего героя прохватит понос или зуб разболится – и все, вся свобода на этом закончится, а начнется поиск туалета или зубного врача. Нет и братства, потому что человек человеку волк, и у каждого из нас есть своя жизнь, своя семья, свои интересы. Вполне может быть, что когда молодые станут старше, обременятся имуществом и детьми, когда мы, старики, устанем и потеряем интерес, когда потухнет наш огонек, то и разбежится вся компания в разные стороны, кто куда, и дай бог, если вспоминать иногда будут. Я даже больше тебе скажу, дорогой мой Читатель, нет вообще практически ничего, только бесконечный пустой космос и голая, абсолютно одинокая былинка по имени человек, которая изо всех сил цепляется за свой вымышленный мирок, чтобы не было так чудовищно страшно. Да, я езжу за мечтами и иллюзиями. Но знаешь что, мой друг. Ведь все это было на самом деле, и это было с нами, и я счастлив, что проехал все эти дороги со своими друзьями. Такие дела, брат.

С самого утра Зелибобер упорно вез нас троих на северо-запад, вот уже и Симферополь остался позади, и безобразно разбитая объездная, где я отбил все руки об руль, и километры виноградников и полей. Шоссе постепенно углубилось в зеленый каньон посреди плоскогорья, и мы прибыли в Бахчисарай, и долго блуждали по ханскому дворцу, и прохлаждались в тени его гарема, и удивлялись строгой простоте бахчисарайского фонтана. Я потащил Аню с Федей в пешую прогулку в Чуфут-Кале, древний пещерный город на вершине плоской горы, сначала по извилистой лесной тропе, в прохладной тени, мимо скального монастыря, высеченного прямо в отвесной горной стене, потом по открытым пыльным склонам, под горячим солнцем, и я подгонял, подгонял и наконец совсем загнал своих друзей, а мне то что, я в горах вырос. Штирлиц, язык на плече, фотографировал нас на фоне древних каменных жилищ и забавно боялся подходить к краю пропасти, с которого я спрыгнул на каменную плиту – древний балкон одной из пещер. Да, я совсем не боюсь высоты.

Вообще, я почти ничего не боюсь, это иногда само по себе пугает. Вот меня спрашивают – а мотоцикл, это ведь так опасно, ты не боишься разбиться, покалечиться, умереть? Покалечиться не хотелось бы, конечно, а умереть почему-то не боюсь. К сожалению, а может быть, и к счастью – страшно ведь даже представить себе вечную жизнь – смерть неизбежна, но осознание грядущего небытия не вызывает острого страха. Скорее, какое-то тупое и тянущее чувство, какую-то тяжесть, холод в животе, если начать думать о том, что обязательно произойдет. И живешь дальше, занимаешься чем-то, даже веселишься, забываешь про эту занозу в душе, о том, что скоро уходить. Жизнь иногда представляется мне дорогой, и приятно бывает вспомнить и посмаковать удачные моменты: тут ловко обогнал, там увернулся от придурка, здесь точно просчитал траекторию, и было дело даже немного полихачил, хотя чем старше, тем чаще за лихачество бывает стыдно. Конечно, я не самый быстрый и талантливый пилот в этой гонке, но сколько таких быстрых осталось по обочинам, а я, поди ж ты, до сих пор в седле, и вроде бы даже результат неплох. А бывает, грешным делом даже думаешь, что устал что-то, может быть, скорей бы уже и до финиша добраться, там отдохнуть. Там покой. Но нет, еще не время, и покой нам только снится.

И мы спустились с гор, и пообедали в Бахчисарае, и направились в Севастополь, где посетили панораму обороны города, как раз в годовщину штурма, и гуляли под цветущими каштанами в сквере на Малаховом кургане, залезая на старинные пушки, и блуждали среди развалин Херсонеса. Вечер этого бесконечного дня застал нашу команду под Ялтой, где нас не пустили на экскурсию на Массандровский винный завод, хотя до закрытия оставался еще час. Мы гнали мотоцикл домой, на восток, вдоль берега, и забрались в горы, и кружили по великолепным извилистым серпантинам, и расстраивались, что спустившиеся сумерки скрыли от нас окружающие красоты. Я помогал Штирлицу управлять Зелибобером, в поворотах перенося свой вес в нужную сторону, и Аня в своей коляске жаловалась, что устала, что хочет в горячий душ и в кровать, и обязательно кефир, она очень хочет выпить на ночь кефир, она устала и хочет кефир.

Меня вот спрашивают, дескать, а не надоели эти бесконечные отступления, банальные истины, пустые рассуждения? Я так скажу: все, что мы говорим друг другу – на самом деле каждый говорит в первую очередь самому себе. Но парадокс в том, что просто самому себе мы это сказать не можем, потому что не поймем и не услышим, мы нужны друг другу, чтобы понять себя. Вот и я, уважаемый Читатель, тоже вроде бы просто с тобой разговариваю за жизнь, а тем временем пытаюсь хотя бы немного приблизиться к пониманию Истины. Ведь единственное, чем мы отличаемся от всех остальных животных – это способность мыслить абстрактно и выражать свои мысли словами. У нас так мозг устроен, что он все время о чем-то думает, и если не занят вопросами жизнеобеспечения, начинает сам собой думать про абстрактные вещи, и все это абстрактное мышление во всем его многообразии в итоге сводится к поиску Истины, как все на самом деле устроено и почему, чтобы ответить на вопросы «кто я?», «зачем?» и «куда мне идти?» Эта наша способность – и божественный дар, и проклятие одновременно, ведь многие в процессе приходят к самым неожиданным выводам и сходят с ума или убивают себя тем или иным образом. Но сопротивляться бесполезно, потому что мы так устроены, поэтому единственный путь – искать, ошибаться и снова искать, хотя я частенько притормаживаю процесс алкоголем, чтобы оно меньше думало, не зря ведь абсолютно все народы придумали какую-то дурь для мозгов. Так вот, сдается мне, что чем точнее я сформулирую свои мысли, тем ближе подберусь к Истине, для того и все рассуждения. При этом я не исключаю, что Истины на самом деле может и не быть, или же она может оказаться величиной переменной, таким образом добраться до нее в принципе невозможно, но важен сам процесс. А может, что и есть какая-то абсолютная и неизменная Истина, и как только ее познаешь – умрешь или станешь Буддой, что в принципе одно и то же. Я шучу, разумеется, про Истину, просто я целый день за рулем, один, сам с собой, вот и болтаю ерунду о всяком разном, а иногда даже и песни пою, чтобы не заснуть.

Все когда-нибудь заканчивается, вот и нам настала пора возвращаться. Аня обняла меня и осталась в гостинице ждать такси в аэропорт, а Зелибобер помчал нас с Федей на север, сквозь бесконечные дороги, деревни и поля, мимо лиманов и городов, через серые дожди и коррумпированных гаишников, по пустой, почти прямой и безобразно разбитой объездной Харькова, где от вибраций отвинтилась и потерялась лапка переключения передач, и я в задумчивости чесал затылок под указателем на Москву, пока Штирлиц не придумал переставить на место лапки рычаг включения заднего хода. И вот уже огни ночного Харькова остались позади, и пограничный переход, и симпатичная гостиница, и утренние проселки в объезд Белгорода через какие-то деревни и огороды, только бы опять не встречаться с этими упырями на постах, и родник, где мы запаслись вкусной ледяной водой, и снова шоссе. Обратная дорога всегда короче, пролетели мимо и указатель на Орел, и всегдашние тульские самовары с пряниками, и вот уже, пока мы со стайкой пластиковых мотоциклов обгоняли друг друга между заправками, замелькали по сторонам знакомые места, и наконец вдали, в дрожащем мареве смога, показался наш безумный Вавилон.

Весенний ветер стих, столица позеленела. Начиналось лето.

***
На маленький курортный город Судак спустилась полночь. Самвел, хозяин торгового павильона, пересчитал дневную выручку и тяжело вздохнул. «Скорей бы уже начался сезон, да?» – подумал немолодой уже коммерсант и вышел, чтобы закрыть на ночь ставни. Внезапно из темноты вынырнул мотоцикл с коляской, затормозил у самого входа. «Двое мужчин и один женщин» – отметил про себя Самвел – «Сами такие серьезные, в кожаных куртках. Наверное, байкеры. За что столько несчастья на мою голову?»

Ночные гости молчали. Вдруг один, высокий парень с рыжей косой, громко спросил:

– Кефир есть?

– Пиво, вино, водка есть, бери, брат? Сигареты бери, да? Кефир нет, мамой клянусь нет, извини, брат.

– Тьфу ты, бля! – выругался волосатый, – Полночи здесь катаемся, кефир ищем...

Мотоцикл сорвался с места и стремительно исчез за поворотом, словно и не было его. Самвел еще раз тяжело вздохнул.

Осень 2011 г.