О чём говорят оппозитчики (18+)

Я уже не раз публиковал путевые заметки о мотопутешествиях. Я пробовал разные формы и жанры: писал от лица пилота и от имени мотоцикла, строго соблюдал последовательность событий и нарочно путал всю хронологию, излагал факты с документальной точностью и перекладывал на сказочный сюжет, говорил сухим языком газетного репортажа и рифмовал стихами. На этот раз мне захотелось похулиганить. Прошу понять и простить… Если вам меньше 18 лет, если вы беременны или кормите грудью, если вас шокирует ненормативная лексика, сцены насилия, совокупления и употребления алкоголя и наркотиков, расистские и сексистские шуточки и другие проявления нетерпимости, безнравственности и крайнего цинизма: ни в коем случае не читайте дальше!

***

Однажды ранней весной у Бордо зазвонил мобильник. В трубке захрипел Дядя Слава:

– Виталик, дружище, надо ехать в дальняк. Поехали куда-нибудь. Я прям чувствую, что подыхаю без мотоцикла. У меня лимфа в ногах застаивается. Я как в прошлом году с мотоцикла пизданулся, так у меня с тех пор нога опухшая – потому что лимфа не циркулирует. Надо ехать, короче.

– Ну поехали, Слава. А куда?

– На юг куда-нибудь.

– А давай в Сочи? – начал фантазировать Бордо, – Олимпийские стройки посмотрим, море, горы. Возьму с собой пулемётчиком Серёгу Громоззеку: мы с ним думали куда-нибудь рвануть. Серёга ведь в «Уралах» хорошо разбирается, был даже дилером по Питеру, и вообще инженер. Просто у него сейчас своего мотоцикла нет.

– Да я чего? Я не против. Бери, конечно, особенно если разбирается. Давай в Сочи, а оттуда – в Абхазию заедем, поживём в палатках на берегу. Я там был: там охуенно. Стол раскладной возьму и три стула. Нет, два. У тебя есть раскладной стул?

Так в конце апреля компания трёх оппозитчиков собралась на юг на двух колясочных «Уралах»: Слава Мусорщик на приводном «Туристе» по прозвищу Сеттер и Виталий Бордо с Сергеем Громоззекой на «Гирапе» по имени Гантеля.

.

***

– Слышь, Виталик? – за завтраком в день выезда сказал Громоззека, – Мне сон был. Что я, значит, на юге встречу рыжую Настю с голубыми глазами, и в моей жизни случится какая-то неведомая страшная хуйня.

Накануне отмечали шестнадцатилетие сайта www.oppozit.ru, поэтому сборы были поздними. Дядя Слава, хотя и пропустил мероприятие, но тоже никуда не торопился. Только после обеда оба экипажа, наконец, выехали из своих гаражей и вскоре встретились на какой-то большой заправочной станции.

– Как поедем? – спросил Мусорщик, расплатившись за бензин и отхлёбывая кофе.

– Первая вниз, остальные наверх! – сострил Громоззека.

– Завтра надо до Краснодара добраться, – сообщил Бордо – Там Игорь Зяблик обещал встретить, разместить. Давайте сегодня заедем в Липецк?

– Нахрена нам в Липецк? – поинтересовались оппозитчики.

– Ну, надо мне. Хоть одним колёсиком. Просто для галочки, что я там был. Он почти по дороге, крюк совсем небольшой: километров шестьдесят всего. Пожалуйста!

– Нет, уж ты давай, выкладывай. А то не поедем.

– Ну, знакомая у меня из Липецка. Понимаешь, в моей жизни год назад появилась новая женщина. Но не в том смысле… Просто в офисе уже год сидит рядом, за одним столом. Алабала зовут… – сбивчиво выложил Бордо.

– Необычное имя… Служебный роман, что ли? – заинтриговался Дядя Слава.

– Да какой, нахрен, роман. Просто сидим за одним столом. Она первые три месяца молчала. Зато потом я, видимо, заслужил доверие: болтает без остановки. Ну и я сам попиздить люблю. В общем, она в курсе практически всей моей жизни. Вот ты работал когда-нибудь в офисе? Я с ней больше времени провожу, чем с женой, сыном, родителями и друзьями, вместе взятыми: вообще, блядь, больше, чем с кем-нибудь другим. Восемь часов, каждый день, целый год – представляешь?

– Ну и что за Алабала такая? Симпатичная?

– Ничего так, хорошенькая. Молодая совсем, чуть за двадцать. Она на «вы» со мной, прикинь? Я уже сколько раз просил, что не надо на «вы», потому что я себя старым чувствую, когда молоденькие девушки со мной на «вы». Так нет, не может на «ты». Ну я из вредности её тоже на «вы» стал называть, да ещё по имени-отчеству.

– Ты её чпокнул? – доверительно спросил Громоззека.

– С ума сошёл? Нет, конечно. Чисто биологически, она мне в дочки годится: на восемнадцать лет младше. Не курит, совсем не пьёт, питается по диете шесть раз в день по расписанию, спать ложится всегда вовремя и каждый день звонит маме. А ещё из Липецка. Вообще с другой планеты, ты понимаешь?

– И чо? – не понял Мусорщик.

– Да ничо. Я в принципе никак не могу привыкнуть, что люди девяностых годов рождения не только умеют сами ходить на горшок, но даже работают где-то юристами. Короче… Вот как тебе объяснить? Ну вот, например: она в детстве мечтала стать директором банка. Прикинь: не балериной, не стюардессой, не какой-нибудь, прости господи, моделью – директором банка! И муж, естественно, финансист.

– Погоди, так она чего, замужем?

– Разумеется, замужем! У них в Липецке, если до двадцати двух замуж не вышла, то всё – пиздец, жизнь закончилась. Вот пригласил я, значит, Алабалу на день рождения и говорю: «Приходите, будут мои друзья-юристы и друзья-мотоциклисты, про всех я вам рассказывал: хорошие ребята. В семь начнётся концерт и танцы». А она отвечает, что из всей моей пиздобратии она потенциально могла бы станцевать разве что с Григорием, но ведь он женат. Прикинь? Я спрашиваю: «А вы что же, такую социальную активность как танцы только в матримониальных целях воспринимаете?»

– Каких целях? – уточнили оппозитчики.

– В целях замуж выйти, – объяснил Бордо.

– Так она же, ты говоришь, замужем?

– Ну так она и не пришла.

– Так она чего, меркантильная стерва какая-то? – заподозрили оппозитчики.

– Да нет! В том и дело, что нет! Не стерва совсем. Просто взгляд такой другой на вещи: всё должно быть чётко, правильно, по плану и богаче, чем у соседей. У Алабалы вообще есть на всё чёткий план: когда замуж выйти, через сколько лет правильно сменить работодателя, когда взять ипотеку, когда пойти в декрет.

– Во как! – вздохнули оппозитчики.

– Мне вообще кажется, что у людей это всё от страха, – разглагольствовал Бордо, – Все вот эти чёткие жизненные планы и стратегии. Страшно жить, страшно, блядь, неизвестности. Пытаются себя обезопасить. Типа, если всё делать правильно и по плану, то всё и дальше будет по плану, и не так страшно. А на самом деле – в любой момент может что угодно случиться, в любой момент можно нахрен сдохнуть, и пиздец всем планам. Ради плана отказывают себе в удовольствиях, в чувствах, в настоящей, блядь, жизни себе отказывают! А жизнь вдруг – хуяк, и закончилась.

– Это точно! – согласились оппозитчики.

– Так вот, о чём я? – продолжал Бордо, – Прям так хочется ей иногда сказать: «Давай, дочка, жги, не бойся ничего, делай, что нравится – всё у тебя получится. Мечтай, пробуй – когда, как не сейчас?» Да только я ж не скажу, потому что чего я буду лезть… А теперь прикинь, какой я для Алабалы разрушитель устоев. Ей ведь тоже не понятно, как так можно жить… Ну вот, например, говорит: «С вашей зарплатой нужно носить ботинки нормальных брендов, а у вас ботинки такие, словно ваша зарплата меньше моей». А я думаю: нахрен мне надо, чтобы все знали о моей зарплате? Тем более по ботинкам? И вместо нормальных Мальдив еду в Абхазию на антигламурном драндулете в обществе двух мутных распиздяев. Это ж полный разрыв шаблона!

– Сам ты мутный распиздяй, – обиделись оппозитчики, – А в Липецк-то нам зачем? Ты с ней встретиться что ли хочешь?

– Да нахрена мне встречаться, я её и так каждый день в офисе вижу. Ну, просто Алабала мне постоянно рассказывает, какое говно Москва, и как замечательно у них в Липецке. Куры у них там домашние, молоко натуральное, пробок нет. А мне кроме «понаехали» ответить нечего. А так смогу сказать: «Да был я в этом вашем Липецке!» Ну так что, заедем?

Тем же вечером липчане, проходившие мимо гостиницы «Советская», с любопытством разглядывали два припаркованных у входа мотоцикла с колясками. Оппозитчики тем временем весело отмечали взятие города в гостиничном ресторане. Перед сном Мусорщик почитал друзьям вслух избранные места из своей книги и поиграл для них на карманной дудочке, извлекая из инструмента убаюкивающие мелодии и приятные ароматы.
.

***

Утром Дядя Слава влетел в жутчайшую липецкую яму, где погнул Сеттеру поперечный кардан. Бордо с Громоззекой это сразу заметили и догнали Мусорщика, чтобы сообщить неприятную новость. День для Славы был безнадёжно испорчен: он больше не мог наслаждаться ветром свободы и постоянно засовывал голову подмышку, пытаясь разглядеть свой вал. Даже со спины было видно, как он обеспокоен и напряжён. Шли не быстрее девяноста.

За Воронежем друзья залили полные баки и припарковали свои «Уралы» у кафе рядом с компанией московских байкеров, путешествовавших на «Голдвингах» в сопровождении микроавтобуса-технички. Один голдовод в джинсовой жилетке отделился от группы и подошёл поздороваться.

– Здорово, оппозитчик! – приветствовал голдовода Бордо.

– Эээ… привет! – голдовод осознал неожиданную общность с уралистами, – Куда вы?

– Да просто на юг едем, в отпуск. В Сочи хотим попасть, может быть – в Абхазию заедем.

– Мы в Грузию. Сегодня с утра вот выехали, – сообщил голдовод.

– А мы вторую неделю катаемся, – неожиданно соврал Мусорщик.

– Во как! – с недоверием выдохнул голдовод, – И какая у вас крейсерская?

– В горку – семьдесят, – снова соврал Слава, – Под горку бывает, что и девяносто. А ещё, если повезёт догнать фуру, то под неё с большой силой засасывает. У неё, у фуры, такой вакуумный мешок сзади образуется. Если в него попасть, то пиздец как засасывает: только, блядь, держись нах. Так разгоняешься! Вас под фуры не засасывает?

– Нет, – просто ответил голдовод, – Не засасывает.

– Ну, вы мажоры.

– Счастливо!

– Давай, удачи.

Голдоводы включили музыку и умчались вдаль. Оппозитчики посмотрели им вслед и обвели взором пустые чёрные пашни по обе стороны шоссе. Бордо вспомнил анекдот:

– У нас в Воронеже такой чернозём! Негр упадёт – потеряется.

– Да уж, чернозём… Я эти края хорошо знаю, – сказал Мусорщик, закуривая сигарету, – Был у меня в девяностых охуенный бизнес с кукурузой, я тогда свой первый миллион заработал. Один знакомый спортсмен предложил. Есть, говорит, группа бабок, готовых у метро торговать. Только, говорит, свистну – сбегутся бабки и всё нах распродадут. Что ни дай – всё распродадут.

– А ещё, говорит, есть огромный чан, невъебенное ведро такое. Так вот, говорит, давай мы на твои деньги купим кукурузы, а я её в чане сварю и бабок позову – они вмиг её у метро распродадут. Разбогатеем!

– Ну, значит, поехали на моих «Жигулях» как раз под Воронеж. Объехали несколько колхозов, нашли одного председателя. Я спрашиваю: «Как у вас с кукурузой?», а он отвечает: «Заебись!» В общем, оплатил я грузовик этой ёбанной кукурузы и в Москву вернулся. Через несколько дней, значит, приехал «ЗИЛ», привёз эту кукурузу ебучую…

– «ЗИЛ» говно возил! – пошутил Бордо.

– Ты представляешь: полный «ЗИЛ» кукурузы! Короче, свалили мы всю эту кучу в бывшей котельной прямо на полу, в углу. Я с собой пакет набрал, домой принёс, а мама её сварила и пошла к метро продавать. Продала на миллион: тогда деньги такие были, что за миллион можно было сигарет несколько пачек купить. Ну, значит, мама всё распродала и говорит: «Давай ещё кукурузы, продавать буду!».

– А спортсмен этот, пидор блядь, запер котельную на замок и пропал куда-то. Я ему звоню: день звоню, другой звоню – пропал, и всё. Через неделю нашёл его, говорю: «Где, гандон, твои бабки? Где, сука, твой чан, чтоб кукурузу варить?», а он чего-то мычит, какие-то гнилые отмазки. Ну, я ключ отобрал у него, прихожу в котельную – а там всё в крысах нах. Пиздец: огромные такие крысы, по кукурузе бегают, по полу, здоровые, сука, как собаки. Сожрали, короче, всю нашу кукурузу. Вот такой охуенный был бизнес.
.

***

Ещё под Липецком у Гантели пропал ближний свет. Бордо поехал с дальним, но под Ростовом-на-Дону дальний тоже кончился. Солнце начало клониться к закату, когда друзья остановились на большой асфальтированной площадке у АЗС.

– Алло, Игорь? Привет! – Виталий звонил Зяблику, – Мы сегодня не дотянем до Краснодара. У меня свет пропал, сейчас ковыряемся в проводке, а Слава погнул поперечный кардан: идём не быстро, чтоб крестовины не разбило. Так что сегодня до Ростова, там починимся, а завтра уже к тебе. Извини!

В Ростов въехали уже затемно и быстро нашли гараж оппозитчика Николая, который по телефону обещал помочь с ремонтом. Слава остался ковыряться с мотоциклом, а Серёга с Виталиком уехали искать гостиницу и вскоре вернулись с пивом на такси. Скоротав пару часов за ремонтом и разговорами, друзья от всей души поблагодарили Колю за помощь и продолжили застолье в номере у Мусорщика.

– Трасса такая скучная, – нарезая колбасу, жаловался Громоззека, – Всё дубасим по прямой, и посмотреть не на что: степь унылая кругом.

– Видишь ли, – возражал Бордо, – Это дело привычки. Я вот слышал, что всякие степные люди, разные там кочевники, монголы например – наоборот, в лесу себя херово чувствуют, потому что не видно нихрена, а им надо, чтоб вокруг было видно. А нам вот, наоборот, в степи неуютно: спрятаться некуда.

– Да, вот это ты правильно сказал, – согласился Мусорщик, – Насчёт кочевников. Была у меня одна монголка. Пошли мы, значит, с ней как-то ночью в парк погулять, и тут ей поссать приспичило. Ну, я говорю: «Иди поссы в кусты». А я давно знаю: когда баба идёт ссать в кусты, её в этот момент очень удобно выебать. Ну, то есть, никаких усилий даже не надо, уговаривать не надо: она сама находит место безлюдное, сама трусы снимает… Так вот, значит, подкрался я к этой монголке сзади, когда она трусы сняла, и давай её ебать. А она вдруг как завоет! От страха… Ведь лес кругом! Так вот всё время и выла от страха.

– Слава! Ты жжёшь! – сквозь слёзы проговорил Громоззека, – Ты просто адский сатана!

– Боятся монголы леса, – философски заключил Мусорщик.
.

***

– Виталий? – спросила девушка за рулём легковушки, – Я Юля, жена Игоря. Да, очень приятно. Езжайте за мной – покажу, где запарковаться.

Во дворе новенькой краснодарской многоэтажки оппозитчики зачехлили мотоциклы и поднялись с вещами по лестнице – лифт ещё не включали. На этажах пахло сырой штукатуркой. Оценили свежий ремонт в однушке, пока почти без мебели. Когда сходили в соседний двор за разливным пивом, Игорь вернулся с работы, а Юля приготовила ужин.

– Очень вкусная курица! – похвалил Мусорщик.

– «Кура» по-вашему, – Бордо перевёл Громоззеке.

– Как это, по-ихнему? – не понял Игорь.

– По-питерски. У них же в Питере свои словечки. Диалект свой, – пояснил Виталий, – Например, гречка будет «греча», подъезд по-питерски – «парадная», бордюр – «поребрик», палатка – «ларёк»…

– В палатке туристы живут, – строго сказал Громоззека.

– Культурная столица! – согласился Бордо.

– Я в Питере родился, я по умолчанию интеллигентный! – разошёлся Громоззека, – У меня два высших образования, йопта!

– Интеллигенция! – подтвердил Бордо, – Пончик по-ихнему будет «пышка». С хлебом вообще пиздец, никогда не смогу это понять. Белый будет «булка», а чёрный – «хлеб».

– Совсем вы в своей Москве охуели! – рассердился Сергей, – «Булка» никто не говорит. Говорят: «купи батон и хлеба». Батон – это белый. Но это, естественно, если он в форме батона. А хлеб – чёрный, но только когда в форме буханки. А если в другой форме, то говорят, например: «купи буханку белого и круглый чёрный». Всё очень просто.

– Игорёк, – прервал разговор Мусорщик, – У меня есть дудочка. Подудим?
.

***

– Серёжа, ну хрен с ним, с Суворовым, пускай он предатель и английский шпион, – спорил Бордо, – Хрен с ним, можешь не читать. Возьми любой открытый источник. Хотя бы ту же «Википедию», хоть сейчас откроем. Так вот, по вполне открытым данным, у немцев на нашей границе было четыре с чем-то тысячи танков, а у нас четырнадцать тысяч! В три раза больше, Серёжа!

– Блядь, Виталик, подожди! – возражал Сергей, – Они же были устаревшие. И первая модификация Т-34 хреновая была. Ты, вообще, читал про них? Это вторая серия уже крутая была.

– Серёга, Т-34 – это средний танк. У нас было полторы тысячи средних Т-34 и тяжёлых КВ. А у немцев в сорок первом было ноль средних и тяжёлых танков. Ноль, Серёжа! У немцев, блядь, были только лёгкие Т-3 и Т-4, и ещё всякое говно вроде Т-1 и Т-2, которые вообще не танки никакие, а броневички. Четыре тысячи лёгких танков, кстати весьма устаревших и потрёпанных в боях. У нас лёгких танков было больше двенадцати тысяч, и ещё полторы тысячи – средних и тяжёлых, которых у немцев не было до сорок третьего! Да что у немцев, в мире ни у кого ничего похожего не было. И наши все новенькие были, с завода. Самолётов больше, артиллерии больше, бойцов больше. Я спрашиваю: кто всё это проебал?

– А трёхлинейки? У немцев автоматы были, а наши винтовочками старыми воевали.

– Серёжа, нормальные у нас винтовки были, и у немцев винтовки были. И ППШ были. Никакие это не автоматы, а пистолеты-пулемёты. У них прицельная дальность – пятьдесят метров. Это оружие ближнего боя, в поле с ним нехуй делать. Вся пехота винтовками воевала: и наша, и немецкая. Мой дед Вася всегда говорил, что ни за что бы свой карабин на тяжёлый и тупой ППШ не променял бы.

Громоззека слушал с сердитым видом, Слава с Игорьком мечтательно улыбались, а Юля ушла спать.

– Я хочу сказать, что в СССР к началу войны была сама большая и самая современная армия в мире. И её, эту армию, всю эту мощь, собрали у границы, в полосе пятьдесят километров. Если Сталин не собирался нападать в ближайшие дни, то я даже не знаю, зачем… Видимо, чтобы немцам было удобнее бомбить и летать недалеко?

– Так почему тогда, если, ты говоришь, она такая мощная была, почему немцы так легко прорвались?

– А вот в этом всё дело! Это как у тяжеловесов: кто первый пропустил, тот в нокауте. Немцы в первые же часы разбомбили все аэродромы и железнодорожные узлы и порвали фронт клиньями. Всё! Их уже спасти нельзя было. Без авиации, без снарядов и бензина, без связи, без единого командования вся Красная армия сразу превратилась в толпу людей, которые не понимали, что происходит и куда им идти. Какой толк от самого крутого танка, если к нему нет соляры и снарядов? Кто-то к нашим прорвался… Несколько миллионов погибли и попали в плен. Русских, понимаешь? Наших, русских людей! Армию потеряли, огромную территорию потеряли, которую потом три года отвоёвывали. Понимаешь, Серёжа, чтобы собрать такую армию и в один момент её угробить – это же самый бездарный разгром в истории человечества!

– Какая всё-таки гадость этот палёный ром, – Громоззека поморщился, – Двести рублей за литр! Интересно, из какого говна его делают?

Пиво давно закончилось.

– Так вот, что я хочу сказать, – продолжал Бордо, – Что в этом феерическом разгроме виноваты вполне конкретные люди, руководство виновато, а не бойцы. Это большевики во главе со Сталиным и Жуковым, ну и с остальными упырями, проебали самую мощную армию в мире. Вот в чём правда. Естественно, что они потом из этого сделали самый главный секрет. Какая армия? Не было никакой армии! К войне не готовились, танки плохие, гранаты не той системы – вся эта лапша. Под дураков косят. Надо же было как-то отмазываться.

– Подожди, а Жуков тут при чём? Он же маршал Победы?

– Жуков до войны был начальником Генерального штаба, Серёжа. То есть самым главным по планированию войны. Это он отвечал за то, чтобы просчитать все возможные сценарии и готовиться. Лично отвечал, перед Сталиным отвечал. Да за такую подготовку его не просто расстрелять надо было, а вырвать сердце, посадить на кол и сварить живьём, причём одновременно. А Сталин его маршалом сделал, и вон памятник стоит на Манежной! Почему?

Сергей промолчал.

– А потому, – не унимался Бордо, – Что не готовились они к обороне, не планировали они обороняться. Если бы хоть немножко готовились, то немцы даже до Минска никогда не дошли бы. Но эти собрались мир завоевать – и всё проебали. Ошиблись, блядь, уроды! Может быть, на один день всего ошиблись, суки. Угробили всю Красную армию, которая реально от Москвы до британских морей была всех сильней. Потом новую армию собирали уже на коленке, из чего осталось, когда действительно ничего не хватало. Тоже столько народу положили. Никто до сих пор даже не знает, сколько точно – может 26, а может и 40 миллионов. А ведь это всё наши русские люди! Понимаешь, Серёжа, ведь этого ничего не случилось бы, если бы один козёл не ошибся на один день, этого просто не должно было быть! Вот хотя бы за одно только это я всегда ненавидел коммунистов и весь этот совок ёбанный. Лично я хочу знать правду – мне не нужно верить в брехню, чтобы быть патриотом. Я свой народ люблю со всей историей, всеми этими ужасами…

– Ну, правду мы никогда не узнаем.

– Всю правду, конечно, не узнаем, но я хочу хотя бы не верить в этот советский пиздёж про вероломное нападение и плохие тридцатьчетвёрки. И даже если я знаю правду, это ничего не меняет. Ни зверств фашистских не отменяет, ни концлагеря. Никак не уменьшает подвиг и героизм тех людей, моего деда Васи в том числе, которые в результате ошибки этого мудака должны были отвоёвывать обратно свою землю в условиях уже реального военного превосходства немцев. И победили!

– Ну давай, за Победу!

– За Победу!

Помолчали.

– А вообще жалко, что не ебанули тогда первыми. Представляешь: была бы у нас Французская Советская Социалистическая Республика, Итальянская…
.

***

Друзья проснулись в кухне на полу. В окно ярко светило солнце, вдоль стены валялись сумки и рюкзаки. До Тамани – вчера решили туда съездить – было не так, чтобы очень далеко, поэтому никто не торопился. Юля уже ушла на работу, Игорь домывал посуду.

– Виталик, ты просто адово храпел! – пожаловался Громоззека.

– Я могу! – похвастался Бордо, сладко потягиваясь на своём спальнике, – У меня даже приз есть за храп.

– Какой ещё приз? – удивился Сергей.

– Да мы с одной подругой как-то выпили, ну я честно предупредил: могу храпеть, если что – пни меня, переверни на другой бок. Она отвечает, что ничего страшного, дело житейское. Мне, говорит, даже спится спокойней, когда кто-нибудь храпит рядом. А утром такая говорит, что это, пютан, просто ля пальм д’ор. Ну то есть, как её? Золотая пальмовая ветвь, вот.

– Виталик храпел? – возмутился Дядя Слава, – Да это ты, Серёга, пиздец как храпел, и главное мне на ухо! Я даже думал, не ёбнуть ли тебя табуреткой по башке…

– Вы все втроём пиздец храпели, – перебил Зяблик, вытирая руки полотенцем, – Да и я сам тоже. Жена со мной утром не разговаривала. Я сейчас тоже на работку побегу, а вы собирайтесь спокойненько. Я ключики оставлю – завезёте, как поедете. В Тамани вас Пашка встретит, мой кореш. Всё покажет в лучшем виде. Хорошая, Слава, у тебя дудочка. Я вчера часа три даже сказать ничего не мог, только улыбался.

.

***

Километров через пятьдесят после заправки Сеттер внезапно ушёл на обочину, и Гантеля сразу же остановился рядом со своим приятелем.

– Что случилось? – сердито спросил Громоззека из коляски.

– Да покурить хочу, жопу размять, – сообщил Мусорщик.

– Слава, ну сколько можно курить? Только что курили. Мы так никогда никуда не доедем!

– Слушай, нельзя долго сидеть на месте. Кровь застаивается, и эта, как её? Лимфа! Нужно двигаться. Вот ты сидишь в коляске и не двигаешься, а в тазу лимфа застаивается. А если она в тазу нах застаивается, то это пиздец как плохо. Простатиты потом всякие начинаются, врачи будут тебе пальцы в жопу засовывать, потом рак простаты – и пиздец. Нельзя всё время сидеть, двигаться нужно.

– Мне не страшно, – самоуверенно возразил Громоззека, – Я много дрочу.

– И этот… – Мусорщик аж поперхнулся от возмущения, – И этот, блядь, человек, который много дрочит… Этот человек говорит мне, что я много курю? Человек, который много дрочит в коляске, который едет и дрочит в коляске – запрещает мне курить?

Мимо протарахтел деревенский «ИЖ».

– Слав, ты видел? – спросил Бордо.

– Что?

– Да только что дед на колясыче проехал.

– Ну видел, и что?

– У него бабка в люльке сидела, видел?

– Ну и что? – не понимал Мусорщик.

– Так бабка в коляске тоже дрочила.

– Блядь, дебилы! Да что с вас взять нах! И с этими людьми… – возмущался Мусорщик, заводя мотоцикл.
.

***

– Так ещё Лермонтов писал, что Тамань – сраный городишко, – вспомнил Бордо.

Друзья сидели в ресторане «Гермонасса» в центре Тамани. Двумя часами ранее на въезде в город нашу компанию встретил Павел, приятель Зяблика, и деловито проводил в частный дом, где хозяева сдавали комнаты: душ на общей кухне, туалет во дворе. Дядя Слава был раздосадован мелкими бытовыми неудобствами.

– Лермонтов? – удивился он.

– Ну да, Михаил Юрьевич. В «Герое нашего времени». Там целая глава про Тамань. Говорят, у него здесь что-то спиздили, и он типа обиделся.

– Ну вот, – расстроился Слава, – Они в честь него улицу назвали, памятник поставили. А он, значит, всякие гадости писал. Неблагодарность! Девушка, будьте добры мне овощной салат и овощи гриль. Они у вас диетические?

– Конечно, диетические! – ответила официантка.

– Это хорошо, – продолжал Мусорщик, кивая на Громоззеку, – А то мне товарищ запрещает жирное, недиетическое есть. Мясо запрещает. А баклажаны в салате есть?

– Есть, – подтвердила девушка.

– Не люблю баклажаны. А можно их на что-нибудь заменить? На грибы, например. Или на кукурузу?

– Наш друг – кукурузный магнат, – пояснил Бордо, – Двадцать лет в кукурузном бизнесе. Обожает кукурузу!

– Можем заменить баклажаны на кукурузу, – улыбнулась девушка.

– И бутылочку вина нам, пожалуйста. Красного сухого.

– Могу предложить «Шато Тамань Резерв».

– Отлично!

Помолчали. Официантка разлила вино по бокалам.

– Ну что, Тамань взята? – Бордо поднял бокал.

– Ура! – единогласно ответили оппозитчики.

Принесли еду.

– Ну вот что за херня? – возмутился Мусорщик, – Я же просил не класть баклажаны!

– Ты просил в салат не класть, – прокомментировал Виталий, – А про овощи гриль разговора не было.

– Вот же доёбистый юрист! – огрызнулся Слава.

В ресторан вошёл Паша, поздоровались ещё раз. Рассказал, как живёт и работает, что служил в ВДВ и в субботу женился. От вина отказался – за рулём. Предложил автомобильную экскурсию по городу, а потом к себе в гости, но ненадолго: жена беременна.

– Круто! Давай, конечно, – обрадовался Мусорщик, – Только на дорожку заскочим домой. У меня дудочка есть. Будешь?
.

***

– Блядь! – сказал Дядя Слава утром, – Кажется, опять сетчатка отслаивается…

– Чего? – не понял Громоззека. А Бордо всё понял, потому что знал Славу немножко лучше.

– У меня тёмное пятно появилось в левом глазу. И снег чёрный идёт. Чёрные такие точки, медленно опускаются. Это сетчатка отрывается: брызги крови летят на глаз внутри и медленно стекают, на чёрный снег похоже. Так уже было с правым глазом, – пояснил Мусорщик, – Я тогда как раз на «Элефанта» ехал в Германию. В правом глазу мне сетчатку пришили, значит, а теперь вот с левым такая же херня. Я, кстати, специально спрашивал у офтальмолога насчёт мотоциклов. Он сказал, что это вообще никак не влияет. Ни с вибрацией не связано, ни с ветром, ни с холодом. Не понятно, почему отрывается…

– А что делать? – забеспокоились оппозитчики, – Может быть, капли какие покапать? Или таблеточку? Может, доедем до Сочи и найдём тебе офтальмолога?

– Нет, таблетки не помогут, – вздохнул Слава, – И к офтальмологу какому попало я не пойду. Тут только операция поможет, а не пойми к кому я на операцию не лягу. Если будет хуже – поеду в Москву. Пока совсем нах не ослеп на левый глаз.

– А давай тебе повязку сделаем? Будешь пиратом! – попытался разрядить обстановку Бордо.

– Очень смешно, – ответил Слава, – Кстати, а вот ты знаешь, почему пираты носили повязку на глазу? Думаешь, потому что были одноглазые? А вот и нихрена! Дело в том, что если с яркого света прыгнуть в тёмный трюм, то нихуя не видно. А там их ждали с топорами, блядь, с мушкетами, с ножами всякими. Поэтому они перед абордажем один глаз заранее закрывали повязкой, а когда в трюм прыгали – то повязку снимали, и тот глаз, что под повязкой – он к темноте уже привык.

– Во как! А я и не знал.

– Ну что, поехали дальше?

– Да, поехали…
.

***

Друзья остановились на смотровой площадке под Новороссийском. Их взорам открылась панорама гавани и порта, на рейдах стояли корабли. Рядом тормознул мотоцикл «Минск» с номером 59 региона, спешились двое: немолодой мужчина и совсем юная тоненькая девушка в шортах.

– Нихера себе! – сказал Громоззека, – Пермь! Это он из Перми сюда на «Минске» приехал?

– Добрый день! – приветствовал друзей водитель «Минска», – Это вы из Москвы сюда на «Уралах» приехали?

– Привет, – ответил Мусорщик, – А чего тут ехать-то? Это вы издалека!

– Да нет, мы не своим ходом, – признался минсковод, – На грузовике привезли.

Девушка в шортах сняла шлем и оказалась красивой, рыжей и бездонно голубоглазой.

– Клёвая у тебя мочалка! – отвесил комплимент Мусорщик.

– Она моя дочь, – смущённо объяснил новый знакомый.

– Ой! Извини! – в свою очередь, тоже смутился Дядя Слава, а Бордо с Громоззекой многозначительно переглянулись.

– Серёга, а спорим, что её Настей зовут? Хочешь, я спрошу? – предложил Бордо.

– Ёбушки-воробушки! – медленно пробормотал Громоззека, – Поехали отсюда нах!

.

***

– Слава, а почему ты Мусорщик? – спросил Бордо на заправке под Геленджиком, – Это из-за твоего бизнеса с мусором? Или ещё раньше, когда ты художником был?

– Вообще, Виталик, меня как Мусорщика мало кто знает. Я сначала был Чистильщиком. А потом так жизнь сложилась… Чистильщик, понимаешь, он ведь мусорит. А за Чистильщиком потом Мусорщик подчищает.

– Понятно, – ничего не понял Бордо.

– Это у вас «Днепр»? – в семнадцатый раз за эту поездку спросил какой-то прохожий.

– Это дореволюционный мотоцикл, – понесло Мусорщика, – «Руссобалт» назывался. Мой дед при императоре Николае Александровиче служил поручиком в Измайловском гвардейском полку. Офицерам выдавали такие мотоциклы. Я его отреставрировал и…

Громоззека схватил себя ладонью за лицо и молча отошёл.

.

***

– Добрый вечер, – поздоровался Бордо, – Есть у вас номера? Нас трое.

– Конечно есть! – улыбнулась в ответ девушка-администратор и назвала цену.

– Мы согласны! – обрадовался Слава, – Красавица, а налей нам сразу вискаря по сто грамм. Виталик, ты какой вискарь будешь?

– Самый дешёвый! – заявил Бордо.

– А мне «Блек Лейбл», – попросил Громоззека.

– Красавица, давай нам два «Блек Лейбла» и ещё сто грамм самого дешёвого.

– Ладно, давайте мне тоже вашего «Блек Лейбла», – передумал Бордо.

– Значит, три по сто, и лёд отдельно, – сформулировал заказ Слава, – А скажи, красавица, у вас номера комфортные?

– Конечно, комфортные! – снова улыбнулась девушка.

– Не было событий трагических? Никто из постояльцев не умер?

– Нет, не было, – забеспокоилась девушка, – А почему вы спрашиваете?

– Это хорошо, что не было. А не ослеп никто?

– Нет, – ответила красавица упавшим голосом.

– Слав, да всё будет хорошо, хватит уже людей кошмарить, – вмешался Бордо.

– Это очень хорошо, что никто не ослеп, – обрадовался Мусорщик.

.

***

– Понимаешь, Виталик, как это у баб всё устроено, – объяснял Слава, – Мне и следователь говорил, и психолог. Каждой бабе нужны три вещи: колбаса, деторождение и доминация.

Иллюстрируя эти женские ипостаси, Мусорщик по очереди выложил на стол красную зажигалку, вилку и синюю зажигалку.

– То есть, бабе нужны бабло, секс и власть. Когда ты даёшь ей колбасу, ну то есть деньги, шубы и всё такое, и регулярно трахаешь, то доминации в ней минимум. Но стоит только перестать давать колбасу, – Слава убрал красную зажигалку, – Как из бабы сразу же начинает лезть секс и доминация. Будет шлёпать тебя плёткой, тащить к каким-то трансвеститам, пытаться выебать тебя страпоном…

– Нихрена себе! – испугался Громоззека.

– Слав? – перебил Бордо, – А ты знаешь, чем трансвеститы отличаются от пидарасов?

– Чем? – удивился Мусорщик.

– Трансвеститы – весёлые, а пидарасы – грустные.

– Пидарасы грустные, – задумчиво повторил Мусорщик, – Грустные пидарасы… Так вот: и тут, если убрать ещё и секс, – Слава забрал со стола вилку, – То у бабы останется одна доминация. Она будет тебя по-всякому чмырить, унижать, отбирать у тебя всё, изменять. Вообще, блядь, будет ноги об тебя вытирать. Потому что доминация! А потом уйдёт нах к другому, который будет давать ей колбасу и трахать.

– Но что интересно: вся эта херня работает в обратную сторону тоже, – развивал теорию Мусорщик, – Если вот тебе попалась такая баба, которая тащит тебя к трансвеститам, которая вся такая нах в коже и с плётками, которая…

– Мы поняли, поняли! – вмешался Сергей.

– Короче, если такой бабе начать давать колбасу и нормально её трахать, то прям на глазах всё это пройдёт. Никаких плёток, никаких страпонов, нихрена такого через месяц уже не останется. Давай ещё по сто пятьдесят?

– Я больше не буду, – отрезал Громоззека, – Ну вас нах, алкоголики. Я спать пошёл.

– Спокойной ночи, Серёга, – попрощались оппозитчики.

.

***

– Слав, я вот сейчас думаю про твои слова, и нихрена не согласен! – вернулся к разговору Бордо.

– Почему? – удивился Мусорщик.

– Потому, что не все бабы одинаковые. Может, тебе по жизни такие попадались, но бывают совсем другие. Я вот хорошо знаю одну бабу, которой и колбасу предлагали, и замуж, и детей, а ей ничего не нужно, потому что свобода, мотоциклы, ветер в башке и шило в жопе. И вообще, Слав, а как же любовь?

– Виталик, какая нах любовь? Я тебе говорю: колбаса, секс и доминация. Девушка, ещё по сто пятьдесят.

– Девушка, мне сто. Завтра ехать, Слава!

– Ну хорошо, по сто. И льда ещё принесите.

– Так вот, Слава, я имею сказать за любовь. У меня случилось как-то… Уж такая любовь была! Кто бы рассказал – сам не поверил. Знаешь, встретил эту девочку, и прям с первой минуты… Только, вроде, имя своё сказала, а я уже чувствую, что знаю её всю жизнь, и так с ней хорошо, словно домой вернулся. Прям с первого взгляда, как в кино. И такая от неё эйфория! Не думал, что так буквально бывает.

– Да чего только не бывает…

– Ну да, наверное. Не знаю… Двое суток всего, и домой улетела. Понимаешь, не хотела она продолжения. Говорит: было клёво, мерси, до свидания. Парень ты хороший, но я сама по себе, не надо прилетать. А я не могу из головы её выкинуть, и всё тут. Просыпаюсь – про неё думаю, засыпаю – думаю. В лучшем случае – думаю, что не надо про неё думать. Очень хочется ещё раз такую эйфорию! Тут как раз один писатель затеял зимний мотопробег в ту сторону, ну я с ними рванул, на три тысячи километров. Они за славой ехали, а я – к ней. На финише прямо в их кремль закатились на трёх колясычах: с понтом, прессой и телевидением. Звоню, говорю: «Мы тут приехали, встречай героев». Если бы самолётом прилетел – не пришла бы, а так не могла не прийти.

– Ну ты, блин, даёшь. За героизм!

– Да ладно тебе, героизм… Дебилизм! Так вот, значит. Приехал я красиво, она пришла, и вроде всё нормально, любовь-морковь, а только уехал, как всё снова-здорово. Сама по себе, не надо строить планов, никто ей не нужен. Я бы понял, если бы она другого любила… Вот ты про колбасу… Другую можно было бы засыпать золотом и брильянтами, что было бы проще… и даже дешевле! Но только не эту – точно сразу нах пошлёт, причём окончательно. А вот я нож подарил с её инициалами, так у неё реально глаза мокрые были: сказала, что недостойна такого подарка. Веришь?

– И так я каждый раз придумывал что-нибудь невозможное, чтобы не могла она не согласиться. А потом опять всё с начала. Попал в такую, знаешь, спираль, каждый раз думал: сдаюсь или поднимаю ставку? А ведь каждый раз – нервы и мобилизация всех ресурсов. Дошёл вообще нах до края, уже на всё готов, а ей всё равно ничего от меня не надо. Доверять не хочет, привязываться не хочет. В общем, смотрю – совсем нездоровая херня со мной творится: рука левая трясётся, десять кило минус, до метро дойти тяжело. Пора, думаю, завязывать, а то и сдохнуть недолго. Отвлечься: забухать, замутить с какой-нибудь подругой, съездить в дальняк…

– Да, это всегда помогает.

– А вот и не всегда. Понимаешь, какое дело: не хочется ничего. Того не хочется, этого не хочется. После такой эйфории всё какое-то совершенно безвкусное. В общем, решил заняться чем-нибудь действительно интересным, чтоб переключиться. Чем-нибудь пиздец как важным. Стал думать: что есть такое важное, что меня здесь держит, чтобы не сорваться и к ней не уехать совсем. Всё перебрал: родня, друзья, дом, работа, собака… В общем, когда собака моя пропала, вдруг оказалось, что ничего меня не держит. Всё готов бросить и оставить. Я это понял и никуда не поехал. И тут так, знаешь, получилось, что ничегошеньки у меня не осталось в жизни, за что зацепиться, потому что я сам только что всё мысленно предал, от всего отказался, а идти тоже некуда. Вот тут, Слава, я понял, что такое свобода. Нечего терять – не пустые слова. Полная, блядь, свобода: ничего не держит, некуда катиться. Очень, хочу тебе сказать, хуёвое состояние, эта свобода.

– Мда, свобода… А чего не поехал?

– Да не было смысла. Я же говорю: не хотела она меня.

– Что значит, не хотела? Надо было приехать и жёстко выебать.

– Ну, может и надо было… пожёстче, а то я размяк совсем. Хотя, вот как пожёстче? Это же мне нужно было, не ей. Мне нужно было в голову её залезть, в душу! Свет клином сошёлся, и всё тут. Я почему-то помнил каждый раз, когда с ней встречались: в чём она одета была, что говорила, как звали её очередного на тот момент мужика, чуть ли не каждое её слово. Не нарочно – просто помнил, и всё. Не мог забыть. А она не помнила. Не со зла, а просто не было до меня дела. Встретились – вроде рада, расстались – забыла. Говорит так ласково: «Мы же целый год не виделись», а я говорю: «В июне ещё виделись и в октябре. В июне я на твой день рождения на мотоцикле приехал, помнишь?» – а я туда пять дней ебашил и столько же обратно, – «Ты ещё в тот день договор на свой дом подписала, к нотариусу вместе ходили». Она говорит: «Конечно, помню. А в октябре чего?», а я говорю: «Годовщину отмечали». Она спрашивает: «Какую годовщину?», а я отвечаю: «Нашу. Годовщину знакомства. Ты ещё своё платье зелёное надела». Вот и не поехал. Ты говоришь: колбаса, жёстко выебать… Как сделать, чтобы она про меня помнила?

– Ну, это смотря как выебать. Только не говори мне, что она тебя со своими мужиками знакомила.

– Только с двумя. Оба, кстати, нормальные парни: я с каждым и выпил, и побазарил. Положительные, серьёзные. Тоже её любили. Чего она их выгнала?

– И тебя как? Не напрягало?

– Нет, не напрягало. Понял, что люблю сильней, чем обижаюсь. Сильней, чем ревную. И прошло.

– Вот я тебе говорю: это доминация. Потому что без колбасы…

– Слава, я же предлагал колбасу, и эти двое… Тьфу, блядь, опять ты со своей колбасой. Какая нах колбаса! Меня знаешь, как колбасило! Вот она мне на письма не отвечала, трубку не брала: неделю, две, три. Я уже весь извёлся, и надо бы давно уже нах всё послать, но никак… Я и таблеток попил успокоительных, и к доктору сходил: помогите, говорю, пожалуйста, пусть меня отпустит…

– Какому доктору?

– Ну, который мозги вправляет. Понимаешь, это же как голос из розетки…

– Какой, нахуй, розетки?

– Электрической. Когда начинаешь слышать голос из электрической розетки, то понимаешь, что голоса там нет. Но всё равно слышишь. Почему-то я её… как сказать? Чувствовал, что ли. За все эти тысячи километров чувствовал, и ничего не мог с этим сделать. Откуда-то знал, что с ней происходит, хотя ни слова за три недели. Что с мамой сегодня поссорилась, послезавтра мужика выгнала, а через неделю нового завела, или ещё что. Хрен его не знает, как такое может быть.

– Телепатия?

– Вроде того. И я этим пользовался. Так-то старался не навязываться, не лезть слишком часто, чтоб совсем не отпугнуть, ну и гордость тоже… Остатки гордости. А как почувствую, что с ней что-то неладное, так сразу дозвонюсь: пожалею, посоветую чего-нибудь мудрое, слов ласковых наговорю. И, не поверишь, всегда в точку, в нужный момент!

– Ну, будем здоровы! – сказал Слава и снова выпил.

– Да, Слава, будем! – Виталий тоже выпил, – И прям, понимаешь, больше всего хотелось, чтоб ей было хорошо, чтобы она была счастливой. Всё готов отдать и сам сдохнуть, только чтоб ей было хорошо. Вот мы все, бывает, кого-то любим… Любовь – это здорово, но всегда ещё получаешь что-то взамен. Ну, там, хотя бы заботу, внимание, интерес какой-то, не говоря уже про регулярный секс и борщ. А тут у меня такая получилась абсолютная любовь, даже если мне ничего не будет взамен, даже если она про меня не помнит, даже если я, может, и не увижу её больше никогда. Какой там, нах, борщ! Узнать бы, что живая, и уже счастье. Совсем для меня места не осталось: я уже в точечку маленькую превратился, почти исчез, а всё равно люблю. И вот тут я подумал, что если такой же любовью полюбить еще семь миллиардов человек, то реально станешь Богом. Это, конечно, бесконечно далеко, но из той же серии.

– Пиздец тебя накрыло!

– Да уж, это точно. Слушай, а ведь ещё одна невероятная хрень была! Хер с ним, давай ещё по сто грамм. Девушка! Сейчас расскажу… Был мне сон охуенный, точнее даже видение.

– Рассказывай!

– Слушай. Сплю я, значит, и вижу, что я в зелёном таком парке спускаюсь вниз по мраморной лестнице. Смотрю под ноги – а на мне платье светлое, до пола длинное, причём натурально так с каждой ступенькой надувается, когда воздух попадает. Я, знаешь ли, никогда в платьях не ходил, но выглядело очень натурально. И вот, поднимаю глаза и вижу огненные цифры: слева восемнадцать, справа – девяносто три. И проснулся.

– И всё?

– Нет, не всё, слушай дальше. Проснулся я, сел на кровати, смотрю перед собой – а темно, как у негра в жопе. И вижу вдруг её, как во сне, но только я ведь не сплю: сижу и глаза открыты. То есть такое продолжение сна, только наяву. Видение, как ещё сказать? Вижу, значит, её прям перед собой в таком красно-синем, толстого сукна двубортном мундире с золотыми эполетами, и пуговицы в два ряда.

– И что это значит?

– Да хуй его знает. Можно, наверное, по-разному толковать. Мне нравится думать, что я вспомнил кусочек из прошлой жизни. Что мы с ней уже встречались в 1893 году, и она тогда была мальчиком.

– А ты, выходит, тогда бабой был, что ли?

– Выходит. Ну и что? Хорошо, что не тараканом. Это же в прошлой жизни, а в этой я мужик.

– Херня какая…

– А знаешь, что совсем странно? Я ведь никогда, клянусь тебе, не интересовался историей военного мундира. Честное слово! А тут стало любопытно, полез в интернет. Короче, выяснил, что у них в армии мундиры всегда, всю историю были однобортные со стоячим воротником, пуговицы в один ряд. А тут двубортный с отложным воротником и два ряда. И оказалось, что именно в 1893 году была какая-то заваруха в Индокитае. И вот, за всю историю только экспедиционный корпус в Индокитае в том самом, блядь, 1893 году носил двубортные красно-синие мундиры, как в моём сне. Больше никто и никогда. Как вот такое объяснить?

– Да, интересный сон. Под грибами похожая фигня бывает. Мне всё-таки кажется, Виталик, что ты каким-то пиздостраданием занимался.

– В общем, согласен, – друзья опрокинули стаканы, – Так вот, представляешь, накрыло на старости лет. С другой стороны, я же не просто на диване страдал. Я такие вещи делал! Такие, блядь, подвиги совершал! Было круто. И главное, настоящие чудеса творились, какое-то полное волшебство: я прям мог силой мысли управлять миром, мне на помощь вдруг полезли какие-то знаменитые художники и писатели на «Уралах» с колясками, какой-то полный бред, если подумать – и только потому, что я очень сильно захотел. И знаешь... Вот когда мне удавалось добиться встречи, в те дни... Я такой тогда счастливый был! В общем, я в таком состоянии ровно два года прожил: вижу цель, не замечаю препятствий. Даже сравнить не с чем. Очень крутое состояние, круче любого кайфа.

– А сильно похудел, говоришь? Это плохо. У меня несколько знакомых было, кто вот так, на нерве или с депрессухи, сильно худел: большие проблемы потом были со здоровьем. У кого-то совсем большие.

– Да уж. Нельзя всё время жить на форсаже.

– Ну, а потом чего?

– Да ничего. Через два года отпустило – семьсот сорок дней. Прям как рукой сняло. Нет, я её и сейчас очень люблю, конечно: столько всего связано, да и человечек хороший, дорогой. И вообще, мы же сто двадцать лет знакомы – родная душа, куда деваться. Но вот это наваждение прошло, слава богу.

– А она чего?

– Ну, теперь сама иногда звонит, иногда пишет. Куда пропал, люблю, скучаю, приезжай в гости. Мне, говорит, хочется иногда кому-нибудь сказать слово «люблю», а кроме тебя – некому. Видимся пару раз в год. Всё-таки влез я в её жизнь! Я же упрямый. Приручил, в общем, дракона. Нормально всё.

– Девушка, ещё по пятьдесят. Ну, за любовь!

– Да, Слава, за любовь. Чтоб не дай бог больше никогда!
.

***

– Что-то мы вчера поднажрались! – признался Бордо за завтраком.

– Да, уж! – согласился Мусорщик, – Жалко, Серёга, ты рано спать ушёл.

– Зато выспался, – сурово ответил Громоззека.

– Ну что, Слава? – спросил Виталий, – Ты уверен, что не хочешь с нами сегодня до Сочи рвануть? Просто обидно будет даже до Сочи не доехать. А завтра сразу домой повернём. Если что, если с глазом совсем хреново будет, то я могу за руль сесть, а ты в коляске поедешь. А Серёга мой мотоцикл поведёт.

– Да нет, парни, спасибо. У меня и настроения никакого. Хочу скорей домой. Звонил офтальмологу, он меня ждёт сразу после праздников. Спокойно доеду, отмоюсь и буду к операции готовиться.

– Ну, хочешь, мы с тобой сейчас поедем?

– Да нет, парни, спасибо. Не хочу вам отпуск обламывать. Потихоньку доберусь. Езжайте в Сочи.

– Ну давай, Слава, удачи. Аккуратней там. Пиши нам с дороги!

Друзья обнялись.

– Ну что, Серёга, погнали? До Сочи всего 140 километров, часа через два будем!

.

***

– Бы-бу-ба! – сказал Бордо.

– В каком смысле, Виталик? – не понял Громоззека.

– В смысле, ба-бу-бы. Вот ты не замечал, Серёга? Где-то примерно на шестой день в дороге вдруг начинаешь понимать, что вокруг, повсюду, куда ни глянь – везде ходят голые бабы. Просто на них одежда.

– Кажется, понимаю, – задумчиво ответил Громоззека, провожая взглядом проходивших мимо курортниц.

Друзья прошлись по городскому пляжу, забрались на волнорез: море с пенными брызгами отчаянно бросалось на скользкий бетон. Курортный сезон ещё не начался, большинство павильонов и кафе у моря были закрыты. Только на набережной реки Сочи многочисленные забегаловки призывно распахивали свои навесы и тенты. Запах жареного мяса дразнил обоняние, а разухабистый шансон терзал слух.

– Слушай, я вот в разных странах был, в горах разных, – говорил Виталий, – В Альпах, в Карпатах, в Норвегии, в Андорре, не говоря уже про Крым. И, ты знаешь, видал разные серпантины, и гораздо даже круче, чем здесь. Но нигде ни разу не было сто сорок километров серпантина подряд. Это пиздец какой-то!

– Да, уж. Сто сорок километров за шесть часов: охренеть! – согласился Сергей.

– Мне, пожалуйста, форель на гриле, – наконец дождавшись официанта, заказал Бордо.

– А мне шашлыку, – попросил Громоззека.

– У нас минимальная порция – 500 грамм, – заносчиво сообщил официант.

– Вы что, с ума сошли? Как я полкило мяса съем?

– Не знаю: люди берут, кушают…

– Виталик, не хочешь шашлыку?

– Серёга, ты же знаешь – я свинину не ем, – отказался Бордо.

– А я рыбу не люблю. Ну давайте тогда суп. И салат овощной, – решился Громоззека, – Хлеба? Да, давайте. Два кусочка. Виталик, ну вот что за говно? Откуда вот это, блядь, хамство? Какого хуя минимальная порция – полкило мяса? Они вообще охренели?

Настроение Громоззеки стремительно ухудшалось.

– Блядь, я вообще этого не понимаю. И эта музыка херовая! Ну вот как можно это говно вообще слушать? Ведь люди на этом растут, люди, может, даже не знают, что бывает по-другому.

– Да, музыка – пиздец, – согласился Бордо, – Не удивлюсь, если сейчас «Владимирский централ» врубят.

– Слушай, я вот что думаю, – поделился Громоззека, – Если открыть тут такое же кафе. Чтоб такая же жрачка. Такие же цены… Но чтобы нормальный музон был, а? Я думаю – отбою от клиентов не будет.

– Ой, что-то я сомневаюсь, – возражал Виталий, – Контингент не тот. Помню, был у меня однокурсник из Бухары. Русский, но из Бухары. Форель, кстати, охуенная, зря ты не любишь. Так вот, погонялка у него была – Море. Потому что он пять лет на флоте служил: три по призыву и два сверхсрочно. Говорили, что его батя привёз состав помидоров в Москву, продал на рынке и пристроил сына в МГИМО. Я не удивлюсь, если правда: дикое время было, девяносто второй.

– Надо же!

– Так-то он нормальный парень был. Только вот культурно-социальный бэкграунд у нас сильно различался! Он как-то зашёл ко мне. А у меня как обычно радио рубило какой-то рок нормальный. Точно помню, «Лед Зеппелин» крутили, ещё чего-то. Ну, мы посидели, выпили. И тут Море говорит, мол, ну сколько можно эту хрень слушать, давай что-нибудь нормальное, для души. А я говорю: «Ну так я для души». А Море призадумался надолго, а потом говорит так удивлённо: «Нихера себе у тебя душа!» Пойдём обратно через парк?

– Пойдём.

.

***

– Виталик! У меня только что случилось примерно тридцать зрительных оргазмов!

Оппозитчики недавно повернули от абхазского побережья Чёрного моря на шоссе в сторону горного озера Рица. В Розу Хутор и горнолыжные новостройки решили не ехать, потому что низкие свинцовые тучи закрывали все виды. Позади осталось двухчасовое толкание в очереди на границе и не самое приятное общение с горячими чернявыми парнями. Умеренно разбитая асфальтовая дорожка петляла по каньонам и ущельям невероятно живописной долины рек Бзыби и Юпшары.

– Да, красотища! – подтвердил Бордо.

– Я знаешь, о чём думаю, Виталик?

– О чём ты думаешь, Серёжа?

– Я думаю, нахрена мы в эту Тамань попёрлись. Потеряли два дня.

– Серёга, ну откуда я знал? Ты был в Тамани, Слава был в Абхазии. Никто ничего не сказал. А я ни там, ни тут раньше не был, мне вообще было пох.

– Да сюда, блин, нужно вообще недели на три приезжать. В Гагре всё облазать с фотоаппаратом. Эти остановки автобусные… А указатель видел «Сухум – Сочи»? Он же, блядь, целиком из мозаики! Целое невъебенное панно из мозаики! Охренеть, вообще! А эти дворцы с колоннами, у которых из окон, блядь, пальмы растут?

– Ага. Как в мультике про Маугли.

– А водопад как тебе?

– Водопад – вообще обосраться можно, – согласился Бордо.

– Причём ведь фотография это же не передаёт! Там ведь от нижнего края кадра до дороги ещё метров триста! У тебя фотоаппарат, кстати, пиздатый.

– Ну да, ничего так. Любительская зеркалка.

– Да я вообще фотографировать никогда не умел, а с твоим аппаратом отлично получается.

– Фотографировать уметь надо: или учиться, или чутьё иметь от природы, но это редко бывает. Чтоб композиция, цвет, объём и так далее.

– Ну, не знаю. У меня фотографии бывают двух видов: где всё смазано и ничего не видно, и «заебись». Вот с твоим аппаратом почти все фотографии получаются.

– А помнишь границу?

– Да, пиздец вообще. Я не понимаю, зачем вот так вот лезть, зачем так орать. Я, честно говоря, вообще думал, что они сейчас стволы повынимают.

– А этот дебил, который на «зубиле» влез, открыл багажник и врубил свою дискотеку, типа чтобы вся очередь слушала? И никто ведь не возражал. Как раз, помнишь, вчера в Сочи об этом говорили? Ты говоришь, кафе с нормальной музыкой. Никто не пойдёт в твоё кафе.

.

***

– Есть у меня одна знакомая, – рассказывал Громоззека, уписывая свиной шашлык на берегу бирюзового озера Рица, – Ну как, знакомая? Подруга приятеля одного. Так вот, она без мамы, с отцом выросла. То есть в детстве у девочки нормальная семья была: мама, папа. А когда она подросла, ну там лет двенадцать ей было, родители решили остеклить лоджию.

– И чего, мама с лоджии упала? – предположил Бордо, который как обычно предпочёл свинине форель.

– Нет. Мама ушла со стекольщиком. Прикинь: дом бросила, мужа, дочку бросила. Со стекольщиком ушла!

– Вот это, я понимаю, харизма у человека! – восхитился Виталий, – А если серьёзно, то видать совсем плохо ей жилось, раз она так резко свалила.

– Ну, что значит, плохо?

– Да вот, Серёга, я что думаю. У меня даже целая теория есть. Я думаю, что состав и функция семьи напрямую зависят от производительности труда. Отличная у них тут везде форель!

– При чём тут производительность?

– А при том: чем выше производительность, тем меньше семья. Вот смотри. Допустим, тысячу лет назад, когда производительность труда была никакая, семьи были огромные, жили целыми родами, по сотне человек и больше. Потому что по отдельности гарантированно сдохнешь. Жили одним большим колхозом, а женились – как старший решит. Всякая там любовь, морковь, чувства – это вообще никого не ебало. Главная задача была – выжить.

– Потом, лет триста назад, в классической крестьянской семье уже всего пара десятков человек прямых родственников, но главная функция семьи всё та же – общая работа. Дальше, сто лет назад, я где-то читал, что городская женщина с тремя детьми занималась домашним трудом в среднем двенадцать часов в день. Понятное дело: постирать – на речке, курицу – ощипать, на всё нужно время. Производительность уже гораздо выше, но ещё недостаточная, чтобы один человек успевал и зарабатывать, и хозяйство домашнее вести. Нужно разделение труда, но минимальная семья сократилась уже до двух поколений: родители и дети. И вот тут любовь и отношения начинают играть важную роль.

– Ну и возьми современное городское общество, – продолжал философствовать Бордо, – Сейчас любой физически здоровый человек может элементарно обслуживать сам себя, вообще не напрягаясь. Бросил джинсы в стиралку, жратву погрел в микроволновке, и готово. Все эти детские сады, поликлиники, бытовая техника, полуфабрикаты, доставка на дом и всё такое. Ну, может, за пару часов в день можно управиться. Так что сейчас минимальный размер семьи сократился до одного человека. То есть, каждый может без проблем комфортно жить один, и никто для этого не нужен. Спрашивается, зачем жить с кем-то? Отвечаю: ради психологического комфорта, вот последняя оставшаяся функция семьи. Пока одному человеку с другим хорошо, интересно, весело и комфортно – живут вместе, а когда от него больше геморроя, чем радости – разбегаются. Потому что зачем, собственно, терпеть? Пельмени я сам могу сварить и носки постирать. Отсюда столько разводов, одиноких людей, отсюда все эти гомосеки с лесбиянками.

– Ну, гомосеки всегда были. Говорят, что их семь процентов рождается.

– Да брехня это всё и пидарская пропаганда! – разозлился Бордо, – Нет, я не спорю, земля чего только не родит. Но никакие не семь процентов. Это всё от нечего делать и от пропаганды. Вот мой дед Вася, который воевал, когда годах в восьмидесятых узнал, что такие бывают, сначала удивился. Потом подумал и сказал, что у них в деревне, может быть, тоже раз в сто лет мог пидор уродиться, но чтобы он встретил второго – этого вообще не могло быть никогда. А сейчас что? Со всех сторон говорят, что быть пидором здорово, на сцене они скачут, по телевизору их показывают. Я читал, что в Англии даже в школах ввели урок толерантности, учебник выпустили: «Жизнь замечательных пидоров».

– Да, вот это я нифига не понимаю! Зачем это? – согласился Громоззека.

– Я тоже не понимаю. Они чего, хотят, чтобы пидоров было как можно больше? Ну тогда давайте рекламировать, говорить всем, как замечательно быть пидором. Объяснять молодёжи, что ты не просто задрот и неудачник, которому бабы не дают, а может быть, ты особенный? Может быть, ты пидор? Не стесняйся, это нормально, таких семь процентов. Права какие-то у них особенные, вот что за бред? Я же не говорю, что их в концлагерь надо сажать. Пусть себе живут. Но при чём тут права? У меня вон одноклассник был, который дрочил в мамины колготки…

– Как это? Он колготки надевал, что ли?

– Нет, на хуй наматывал и дрочил, а потом всем рассказывал. Его даже отпиздили один раз, чтобы перестал.

– Дрочить?

– Рассказывать чтобы перестал, достал всех. Так вот, ему, может быть, тоже специальные права полагаются? Типа, я особенный, я дрочу в колготки, я сексуальное меньшинство, давайте мне мои права… О! Слава написал! Он уже за Воронежем!

– Ничего себе он вваливает! – удивился Громоззека, – Ведь может, когда захочет! Вообще, Слава молодец, конечно. Такой перец! Я тоже так хочу в его возрасте.

– А круто, что у него четверо внуков? Я даже не знал раньше.

Закурили.

– Какая же красота здесь! – восхитился Виталий, – Чисто Швейцария!

– Ну что, купим по магнитику и обратно в Сочи? – предложил Сергей.

– Давай. Чтобы в темноте по горам не ездить. Надеюсь, в обратную сторону народу на границе будет поменьше.

.

***

– Может, вам за пивом сходить? – не то в шутку, не то всерьёз спросил сосед по этажу у Бордо, когда поздним утром он вышел из номера сочинской гостиницы. Завтрак проспали.

– Нет, спасибо. Нам в дорогу! – на всякий случай очень серьёзно ответил Виталий.

Мучительно вспоминались вечер и ночь. Спустившись с гор, друзья купили домашнего вина, уже в темноте снова два часа простояли на границе. Только вернулись в отель, как из аэропорта на такси приехала Мика. К полуночи из Москвы добрался Володя Южный на «Харлее», весь грязный и в мухах. Свободных номеров не осталось, пришлось поселить эту парочку в своей комнате. Два раза ходили в магазин. Слушали «Сектор Газа». Ещё раз ходили в магазин. Пели народные песни. Угомонились под утро.

Бордо спустился во двор к мотоциклу, проверил масло и давление в шинах. Подошли остальные участники вечеринки.

– Виталик, давай я клапана отрегулирую. Не могу я больше это слышать! – взмолился Громоззека.

– Ну, давай, – Бордо не возражал, – И задний тормоз заодно подтяни, а то его чего-то совсем не осталось.

– Вы это слышите? – изумлённо воскликнул Южный.

За стеной протарахтел и замолк уральский мотор. Друзья выскочили на улицу и увидели красный «Вояж» и его хозяина, весьма озадаченного таким внезапным вниманием со стороны группы незнакомых лиц. Оппозитчики сразу же вежливо представились, а новый знакомый рассказал, что приехал на «Вояже» из Курска и работает в Сочи крановщиком на последних недостроенных олимпийских объектах. Южный и Мика с радостью согласились отобедать с курским оппозитчиком в недорогой столовой где-то неподалёку, а Сергей и Виталий попрощались с друзьями и отправились собираться в дорогу.

.

***

– Ну вот зачем мы так нажрались? – сокрушался Бордо, дожёвывая сэндвич на заправке. Город Сочи остался далеко позади.

– А с Южным не бывает по-другому. Ненавижу этого негодяя, – признался Громоззека.

– Надо было утром выехать, а мы только спать легли. Теперь точно за два дня не доедем.

– Ясен хуй, – согласился Громоззека.

– Серёга! Знаешь, что я сейчас вдруг понял?

– Что ты понял, Виталик?

– Ведь «ясен» – это краткая форма прилагательного «ясный», так?

– Допустим.

– Значит, мы с тобой говорим о ясном хуе. Однако, если мы признаём существование ясного хуя, то мы должны также предположить существование его антипода… Как будет ясный наоборот?

– Не знаю. Мрачный?

– Мрачный? А лучше – сумрачный. Мы должны признать существование сумрачного хуя.

– Блядь, Виталик! – взмолился Сергей, – Хватит мне ебать мозг. У меня от вас от всех скоро голова лопнет. Погнали уже.

И друзья помчались на север. Меняясь за рулём, оппозитчики преодолели пространство и время, холод и дожди под Краснодаром и ураганный ветер за Воронежем, разогнавший Гантелю до рекордных 128 км/ч по навигатору. На третий день Сергей и Виталий вернулись в Подмосковье.

Москва, лето 2015 г.